Андреевское братство [= Право на смерть] - Василий Звягинцев

— Есть особое совещание, — без улыбки добавил Новиков. И снова я не понял, очевидно, содержащегося в этой фразе не слишком веселого юмора. Это начинало утомлять. Язык у нас вроде бы один и тот же, и люди мы близкие по возрасту и образованию, а вот общаемся как иностранцы. В лучшем случае. Разрыв в сто тридцать лет, причем прожитых на разных исторических линиях. Боюсь, мне придется здесь труднее, чем я себе вообразил. Однако — посмотрим… За мной тоже кое-какой жизненный опыт и больше века научного и культурного прогресса человечества.

Глава 7

Время в последние дни ощутимо изменило свой темп. Нет, я сейчас не о времени как о составляющей так называемого пространственно-временного континуума, я об обыкновенном, обыденном времени, ход которого обозначают обыкновенные часы, хотя бы такие, как те, что висят на стене у нас в гостиной и каждые полчаса издают мелодичный многотональный звон. Столько стремительных, подчас смертельно опасных событий было спрессовано в этом времени совсем недавно, они наслаивались и опережали друг друга постоянно, не давая «остановиться, оглянуться», даже осознать как следует происходящее. И вдруг… Все сразу замедлилось, почти замерло вокруг. Длинными-длинными стали часы и даже минуты, солнце будто ползло теперь по небу с вдвое меньшей скоростью, события как бы вообще перестали происходить, разговоры, и те из коротких, энергичных, чрезвычайно насыщенных информацией стали никакими… Будто бессмысленная, вялая болтовня сидящих на скамейках бульвара пенсионеров, смертельно надоевших друг другу за годы и годы таких вот обязательных, как развод караула, встреч.

Оттого и мое повествование ощутимо потеряло темп, перечитываю последние страницы и не совсем понимаю, стоит ли вообще фиксировать внимание на массе скучных мелочей, раз уж нет чего-то по-настоящему острого. Тоже мне, очередной Марсель Пруст. Хотя… Историческая ценность труда, подобного моему, отнюдь не определяется количеством побегов и выстрелов на единицу бумажной площади. Когда начнутся вновь динамичные события, не знаю, как кому, а лично мне будет интересно проследить, что именно им предшествовало в этой короткой, словно бы никчемной паузе. И бытовые подробности, конечно, будут представлять интерес для моих читателей в том, «настоящем», мире.

Как увлекательно читать в дневниках Стенли: «Первым делом мы со слугой отправились в магазин братьев Брукс, где приобрели для намеченной экспедиции…» (далее следуют три страницы перечисления припасов с непременным указанием цен на каждый). Весьма успокаивающее и познавательное чтение.

…Для прогулок по окрестностям форта нам с Аллой предоставили в пользование небольшой открытый автомобильчик неизвестной мне ранее марки «Виллис». Зеленый, почти квадратный, на четырех узких колесах с ребристыми шинами. Оснащенный бензиновым двигателем внутреннего сгорания. Управлялся он тонким рулевым колесом из пластмассы цвета хаки, тремя педалями и тремя рычагами, не считая всяких мелких кнопок и тумблеров.

Избыточно сложная конструкция, но обучился я довольно быстро, поскольку основные принципы вождения были те же, что и на наших машинах. Труднее всего поначалу пришлось с переключением передач. Выжать педаль сцепления, сбросить газ, выключить предыдущую передачу, включить следующую, отпустить сцепление, снова прибавить газ… Да еще и загадочная «перегазовка» в определенных случаях. Умели предки создавать себе из ничего проблемы. Как сказал Андрей, «чтобы затем их героически преодолевать». Но ничего, часа через три я смог уже довольно сносно перемещаться в пространстве со скоростью до тридцати миль в час.

Кстати сказать, ездить здесь особенно было и некуда. Километр брусчатки по поселку, еще три с половиной километра щебенчатой дороги до ровного плато, покрытого редкими деревьями и альпийским лугом, а там слабо накатанные колеи по густой жесткой траве к югу и к северу, пока не упрешься в непроходимые скальные завалы. Спокойной езды два часа максимум. Ширина плато немногим более двух километров. С одной стороны обрыв к океану, с другой — стена, прорезанная многочисленными расселинами, в которые на машине не заедешь. Только пешком или верхом на лошадях. Одним словом — «затерянный мир» Конан-Дойла.

Но красота вокруг изумительная, совершенно необыкновенная. Чистейшей синевы небо вверху и такой же океан до горизонта. Причудливые нагромождения плит то серого, то розового камня, словно окаменевшие груды книг из библиотеки сказочного исполина, поднимающиеся на невероятную высоту. Свисающие с них в беспорядке плети совершенно субтропических лиан всех оттенков зеленого цвета… А еще дальше — долина гейзеров со столбами шипящего пара высотой десять-пятнадцать метров, оловянные пятна пресных и лаково-черные — грязевых озер, на поверхности которых то и дело вспухали и лопались со своеобразным, ни на что не похожим звуком пузыри, испускающие густой запах сероводорода… И вдобавок над морем, куда ни поглядишь, парили огромные черные кресты — королевские альбатросы… Нет, всего, что мы там с Аллой видели, — не пересказать. Интересно только, в какую сумму вылилась покупка этого «поместья» у новозеландского правительства? И только ли в денежной форме выражалась эта плата?

За минувшие сутки после первой и, пожалуй, самой важной беседы никто нас больше деловыми разговорами не беспокоил. По просьбе Аллы Новиков переселил нас в другой домик, у самого края обрыва, так что теперь из окон гостиной и спальни был виден не узкий фьорд, а открытый океан. Алла моя, вволю пообщавшись с женщинами, с которыми она нашла гораздо более общий язык, чем я с мужчинами, успела узнать о технических возможностях этого сообщества и попросила оборудовать (или оформить) наш дом в настоящем старорусском стиле. Еще лучше и подлинней, чем была моя дача за Вологдой. Так и сделали. По виду стандартный коттедж представлял внутри что-то вроде боярского терема, общей площадью метров в триста, в два этажа с горницей, где расположилась настоящая, осанистая русская печь, с внутренними лестницами, ведущими в несколько уютных светелок, с верандой, имеющей вид так называемого гульбища. Не знаю, откуда вдруг у женщины, родившейся и выросшей в каменном Будапеште, появились такие запросы.

Но вышло вообще-то хорошо. На складе форта согласно предварительно поданной заявке Алла выбрала все, что ей требовалось для придания нашему пристанищу подобающего и обжитого вида, а неизменно молчаливые матросы крейсера привезли и помогли внести в дом заказанную мебель и иные предметы обихода, в том числе холодильник, микроволновую печь, довольно приличный видеомагнитофон и массу всякой посуды и продуктовых полуфабрикатов. Для чего это ей потребовалось, я до конца не понял, потому что питаться можно было и за табльдотом у Новикова в замке, и в довольно приличном ресторанчике, где бесплатно подавались обильные и вкусные завтраки, обеды и ужины для тех примерно полутора сотен местных жителей, которые не имели жен, а также и семейным парам, не желавшим затрудняться кухонными заботами.

Вообще образ жизни здесь весьма напоминал таковой в земных поселениях на кислородных планетах, на том же Крюгере, к примеру. И точно так же, как там, здесь совершенно не было детей. Тоже особенность «монастырского устава»?

На все мои вопросы Алла отвечала, что хочет наконец почувствовать себя нормальной женщиной, имеющей собственный дом и ведущей свое хозяйство, а не вечной постоялицей отелей. В принципе желание понятное, все три с половиной года нашей связи мы просуществовали именно в режиме навещающих друг друга любовников, что, в общем, меня устраивало. Алла в роли жены внушала некоторые опасения.

Но дом получился миленький. Примиряло меня с этим образцовым жилищем только то, что свою комнату в мезонине я оборудовал в соответствии с собственными военно-полевыми вкусами и отстоял право ее экстерриториальности.

Андрей и чаще Шульгин, ставший как бы моим наставником, иногда забегали на полчаса поинтересоваться, как идет процесс адаптации, переброситься несколькими не имеющими особого значения фразами, посоветовать, чем еще можно здесь занять досуг, ну, выпить по рюмочке-другой, то есть вели себя как радушные хозяева, не желающие напрягать случайно заехавших провинциальных родственников чрезмерным вниманием.

Александр Иванович, проявляя заботу, предложил мне выбрать оружие по вкусу, потому что хоть и нет здесь особо опасных хищников, но береженого Бог бережет, и болтаться по горам без ничего не слишком разумно. Свой «штейер» я особо не афишировал, предпочитал считаться безоружным. Вот и привел он меня в хранилище, не уступавшее своим ассортиментом магазину «Говард и Клайд» в Сан-Франциско.

Только там я стоял по внешнюю сторону прилавка, а здесь оказался внутри.